Статья Шлемова А.В. Так было… - Краеведческий сайт "Урал. Краеведение"

          Большой, двухэтажный никоновский дом и сейчас ещё сохранился - стоит во  втором квартале по Свободе-Вересовке. Кто его строил – папка или дед его, тоже рабочий  Осип Яковлевич, - не знаю.  Никоновы-то, - они в Туре коренные, тутошние, -  с самого, поди, основания живут. А вот мама наша, Александра Афанасьевна Глазунова вышла замуж в Нижнюю Туру из Верхнетуринского завода. Грамотная была. Три класса в народном училище закончила на отлично.

            Вот учили-то раньше!  Всего-то - три класса, а помню  в  сороковых  годах,  внуку- семикласснику, она запросто задачки решала. А знала-то,  знала  сколько всего –  стихотворения  наизусть, загадки, песни, прибаутки разные.  Шила неплохо. К богатым нанималась,   какие шторы ли подшить, наволочки, пододеяльники или еще что.

               Ну,  вобщем,  пятеро  нас,  ребят  в семье  было:   самый  старший  брат  Иван – он  в городском  учился,  старшие сёстры  Женя и Лёля,  я  и самый младший  брат  Петр. Сестры-то  старше меня  были, так мы все больше с Петром и якшались (знались, тесно были связаны). По соседству рядом с нами Чернильцевы  жили, так их сын Витька, тоже с нами на улице балентрясил (бездельничал, болтался без дела)   – это сейчас он корреспондент-от в газете.

                Отец, значит,  в заводе работал.  Хоть и война с немцами шла, а завод работал  с  выходными. Да к выходным ещё, - то большие церковные праздники, то престольный, то день именин управляющего.   А к  лету  как  страда (сенокос)  начинается, так завод на месяц, а то – два, вообще закрывался. Большинство-то работников скотину держали.  Вот как откосятся, так и за работу берутся. Рабочий день по гудку начинался, и начинали молоты бухать. Далёко слышно.

                Вот только я не знаю, кем он, папка-то,  работал. Толи на обрезке да паковке листа, толи слесарил, толи, где у молота. Но только как прокатчики, «чернотропом»- грязнущим, домой не приходил. Зимой-то по снегу хорошо видно,-  где чернотропы-прокатчики живут – так след и тянется.

                 За работу платили ежедневно – один рубль. Такого заработка хватало, что бы ни корову не держать, ни рожь не сеять  как  те, что своим ремеслом да хозяйством жили.  Огород-от  и то, совсем маломальский у нас  был. А ведь семья-то не малая  была – семь едоков. Мама сходит в магазин или лавку, так за рубль, чуть не неделю продуктов на телеге к нам, к самым нашим воротам, прямо домой, привезут. И  муки, и крупы, и сахару. Вот царские денежки-то были! А всё говорят, что при Царе плохо жили.

                  В завод нас пускали свободно.  Мама соберет в чугунок картошек, луку да еще чего-нибудь – вот мы и бежим отца обедом кормить.

                 А так – красота в Туре была. Зимой с горы от церкви катание на санках устраивалось.  Все катались – и дети, и взрослые. Шум шумит, веселье. На Крещенье тоже интересно – крестный ход на пруд, воду святить.  Между Поповкой и Лазаревкой  Иордань устраивали,  - во льду крест вырубали. Этим уж занимался постоянно Туркеев  со своими ребятами. Вот мы после службы и смотрим, как народ в прорубь лезет, да денежки серебряные туда бросают.

                  А летом – игра в «бабки», в лапту да в «лунки» по всем улицам.

А на плотинке  взрослые прогуливаются, да  по пруду на лодках катаются с гармонями…

               Бывало, с Петром выпросим у отца или матери копейку, либо пол-копейки и как есть, в одних рубашошках, босиком, без штанов  - в лавку. Много ли нам было – Петру четыре года, да мне восьмой. Вся ребятня по Туре такая бегала. А приказчик в магазине важный такой похаживает.  Сам в плисовиках (плис – вид ткани), фуражке, жилетке с цепкой  (цепь от карманных часов). А нас,  малозёмков (маленьких ростом)  как взрослых встречает, спрашивает: «Что для Вас?»  На пол-копейки  нам  пригоршни леденцов-монпансье  полные насыплет. А на копейку, - так полный куль бумажный завернет, либо  несколько настоящих  конфет.

                А то, к Арсютину за булочками побежим.

                Вот сколь живу, а таких булочек да ватрушек больше не едать. На стол булку-то положишь, рукой нажмешь – она до столешницы сожмется. Отпустишь – снова как была. Не тесто – пух. А  сам Арсютин-то  хромоват  был. Так народ в Туре над ним подсмеивался: « Он не руками тесто замешивает, а видно и ногами топчет-месит. Оттого и тесто такое получается, оттого и Арсютин  хромым сделался».

                В Туре богатых хозяев, купцов, кто магазины да лавки держал,  полным-полно   было. У Задворных,  Шубиных, Селезневых, Шарниных,  Манокиных,  Волкова,   – мука да крупы, продукты разные, бакалея. А если нужны ситцы, плис, материя  какая, так то иди к Боровкову, Вилохину, Швецову. Сапожный, кожаный товар у Якова Михалыча Степанова, железный да кованный – у Петра Васильевича Кузнецова. Одеждой, платьем  готовым  братья Рагозины торговали.

                 За посудой к Антонову, Холкину ходили. А Байтурин шапками, шляпами, фуражками нижнетуринцев снабжал. Все они, в основном,  второй гильдии купцы.

Татар богатых, кто тоже торговлей проживал, много было.  Но они всё больше в Ёлкино, да по приискам. А в Туре Загиддулин да Хайбулин торговлю держали - фрукты, игрушки продавали.

                Три раза в году ярмарки на площади у завода устраивались. Перед Покровом, на Трех Святителей, да летом еще на Петра-Павла. По три дня торговля шла. Со всей волости народ съезжался.

Цыган тоже полно – лошадей покупают-меняют-продают. Целыми таборами под Турой да по приискам стояли. Знали, что в Туре народ-от богатый. Что там говорить – по платине ходим. Оттого и лаптей не знали, в сапожках  похаживали. А лапти  только на работу, на покосы, да по ягоды в лес и носили. Что б ноги, значит, не уставали.

                  Как пошла платина, так не было, наверное, в Туре такого, кто бы счастье свое не попытал. Чтоб прииски не отводить по закону-то, на выделенных волостью покосах и то, дудку (вертикальный шурф) били. Глядишь, кому и подфартит (повезет).

Ну, а лошади всегда в цене. Добрый  хозяин двух лошадей держал. На ломовой лошади пашню пахал, в лес да на покос ездил, дрова возил. Ну, а на беговой,  -  себя показывал. Заложит лошадку в качалку или в кошевку, ковром обитую – эх, жми-дави, только шишки воют ( выражение  характеризует быстроту,  скорость). Друг перед дружкой задаются.

                  Так что у цыган на лошадок всегда спрос. Но и обману тоже много было. Вот, например, нашему-то  Петру Федоровичу продали коня, а он на третий день из вороного сивым стал – помыли хорошо, и сошла краска-то. Да еще урядник-полицейский сколь раз приходил, да разбирался, что за лошадь, да у кого куплена.

                 В Ирбит тоже на ярмарку из Туры ездили. Туда, сказывали,  даже  азиаты на верблюдах приезжали.

                 Всеми делами в Туре волостная управа заведовала, заводские дела управляющий завода решал, ну а ремесленные да крестьянские - староста Сельского общества. Решения на сельском сходе принимались. Старостами общества Воронин, Муравьев, Абакумов в разное время были. А в Ёлкино, в Осиновке,  да в Новом заводе свои общества были.

                   Общество сходом домохозяев разрешало постройку домов, выделяло к дому покос за прудом или по пабереге (пойме)  речки Пановки и не меньше двух десятин земли под пашню.

                   От  завода до церкви на горе, как бы самый центр Туры считался. Тут богатые, купцы, служащие приисков да завода.  Ну и,  пореже,  между ними кое-кто и из крестьян затесался – те, кто уж давно в Нижней Туре жил, да побогаче был. Хозяева исправные то есть. Если ведь в пьянку не ударялись, да кто не лодыри были, так ведь в полном достатке жили со своим –то хозяйством. Глядишь,  сперва  он  крестьянин – сельский обыватель, а потом и в верхотурские мещане попал, а там недолго - купил патент и -  купец второй гильдии.

                    А на верхних от церкви  улицах – Верхне-Церковной, Вересовке, Поповке, Лазаревке, Последней - победнее народ, рабочих много было. Но и крестьян  забогатевших  тоже немало. Их дома ближе к церкви, по Верхне-Церковной улице стояли. Тут и главный бухгалтер завода, золотопромышленник Бердышев жил, и золотопромышленник из Верх-Туринского  завода Степанов Яков Семёнович, и много ещё кто.

                  А по нашей Вересовке-улице, Утковы богато жили (дом и сейчас сохранился, на углу Серова-Свободы с лабазами). Проскуряковы тоже – во дворе у них одно время медведь на цепочке для забавы жил. Да кроме него  еще и павлин. Взлетит бывало, сядет на ворота дома, а мы бегаем посмотреть, как хвост распускать будет.

               За  Последней улицей пашни начинались. Так и шли километр-полтора до самых Печей – на берегу пруда стояли, уголь там для завода жгли.  Сеяли на пашнях рожь, овес. Хлеб свой пекли, из своей муки, - не покупали как мы сейчас. Кто вот сейчас поверит, что семья человек в десять, себя мукой и хлебом обеспечивала здесь, в Туре?

               Нынче, вот говорят и картошку у нас   садить один убыток.

               Да обленились просто все.

                  «Низовские» улицы, помню,  были Нижне-Церковная, Кабачная, Базарная, Госпитальная. За  Госпитальной улицей старинное туринское кладбище начиналось – то, что седьмовцы  разрушили, будь они прокляты.

                А как к Николаевской тюрьме ехать, мимо кузниц, по Николаевскому шоссе вдоль Шайтана, у пруда,  где сейчас пляж, несколько домов стояло.  Место это Долгополовкой называлось, -  выселком считалось.   Голь-шмоль (пьяньчуги, оборванцы- беднота) одна жила. Дальше, за Долгополовкой  шли  горки – Сопняками  звались.   Ну, а там Именная, Железянка, Осиновка.  Там все  больше те, кто недавно в Туре появился. На завод уголь да дрова возили, своим крестьянским хозяйством жили,  золото с платиной мыли.

      

                Много народу из Туры и по приискам мыкалось.

                Хорошо помню – посмотришь на них – все грязнущие, оборванные, в грязи да глине, телеги разбитые, сбруя на  лошадёшке чуть жива. Едут. А куда деваться – надо пропитанье  как-то зарабатывать. Все лето проробят, а что получат – пропьют да прокутят за раз. Опять наниматься надо, да в грязи пурхаться.  В Нижней Туре их  так и  звали – «приисковщина, глиняные жопы». Зато уж  много кто и обогатился, на платине-то.

                А в Ёлкино жили  старатели да крестьяне, да много конных, кто тоже извозом занимался.   Пивных лавок там пруд-пруди (очень много).

      

                 Частенько драчушки в Туре случались  «верховских» с «низовскими».

                 Начнут сперва на кулачках, а потом и  тынник (штакетник или частокол забора или ограды) разберут. Или в Туру приисковские нагрянут.  Народ на приисках-то оторви да  брось, бесшабашный народ.

                   Вот например, соберутся парни с девками на вечорку.

                 Вечорку обычно устраивал кто-нибудь из общей компании у себя дома.  Пили чай,  бахорили ( разговаривали). Под гармонь плясали, песни пели, частушки. Потом на плотину гулять шли. Никакой пьянки  не бывало, как сейчас у молодых.

              Вот значит идет вечорка. Гармонь играет или граммофон поет. У парней фуражки высокие, набекрень. Сапоги хромовые блестят,  в гармошку отбитые, приспущенные - чтоб штаны с напуском были. На каблуках подковки цокают.  Скрипу на всю избу - под сапожную стельку некоторые специально бересту подкладывали, что б сапоги «со скрипом» были. Это значит, для большего форсу. Рубахи-косоворотки навыпуск, ремешком перехваченные, а поверх пиджак. Модно было тогда ещё со стэком ходить – короткая тросточка такая, лакированная, с маленьким набалдашником.

            Вот в самый разгар, стук в дверь: «Гостей ждали?»  Глядишь, - заходят. Все не местные, видать  с приисков. Хлоп ладонью сверху с размаху по лампе керосиновой – свет потух. Ну и пошло дело.

                 Не зря тогда  в Нижней Туре частушку пели:

                    

«Не рискуй, рисковщина,  всяка приисковщина.

Если будешь рисковать – будем в харю поддавать».

           Или, бывало, если помолвка или сосватают кого,  - а на вечорку приедет на тройках молодежь старательская, - вот и пойдет  заварушка.  А  пока потасовка идёт, девку - в охапку, да в сани  и -  ищи-свищи. По приискам-то – разве найдёшь кого.  Подружку мою также вот умыкали.

                Становой  пристав, да урядники за порядком смотрели. Только усмотришь  разве.   В самой Нижней Туре пара казённых лавок была – водкой торговали. Да пивных две – Васильевой Софьи, да Шарниной Любови Алексеевны – вдовы погибшего на приисках купца-подрядчика.

              Происшествий разных тоже много случалось. А как иначе, если народу чужого в заводе полно, а рядом золото, платина, выпивка опять же?

          Старший брат Иван, вот как подрос, нанялся  на Исовские прииски что-то там перевозить. Бывало и одному ему приходилось с приисков в Туру ездить. Так рассказывал он, что как скроются прииски, как к  Савиной горке подъезжать – так «в зубах крови нет». Шибко побаивался. Пока по приискам-то едешь – они один за другим, все рядом. А как на горке – закрытое место. Тут и с жизнью проститься можно. Был еще раньше, говорят, разбойник Савва. Вот его именем горка и названа.

        А и такой был -  Яшка Филистеев. Дождался он как-то, когда платину на почту в Туру повезут и сделал засаду – это где Федино сейчас. На отмели лодки перевёрнутые лежали, так он под лодкой схоронился и оттуда выстрелил. Убил баночника, что с платиной ехал, наповал. А самому скрыться не удалось. Окружили его. Он вновь - под лодку и давай оттуда отстреливаться. Полицейские ему кричат: «Сдавайся!». А он все стреляет. Целый день с ним валандались (возились,безполезно тратили время), а потом видно полицейским надоело. Пришпандорили (пристрелили, прибили) они его прямо под лодкой.

         А перед  революцией, в самой Нижней Туре всю семью купца-золотопромышленника Шубина убили.  Зарубили топором пятерых человек с ребенком маленьким.  Шубины-то работника нового наняли, так он вот их всех месяца через два и укокошил. Видно в сговоре с бандюгами был.

        Старшая сестра подружки моей у Шубиных тогда в прислугах жила. Так вот, работник ей накануне-то убийства и сказал, что, дескать, иди  сегодня  домой ночевать. Видно пожалел ее.   Ушла она домой, -  вот жива и осталась.

                         Искали долго убийц, а только никого не нашли. Работник, что убийц навел, да ночью им дом отпёр, пропал.  И лошадь из конюшни исчезла. А убили,  видно,  за золото-платину. Шубин-то долгое время песок у старателей скупал. Сам-от дед Шубин крепкий кержак был. Видно убийц долго разбрасывал, пока его не зарубили, - все стены в доме в крови были. Мы смотреть бегали. Страшно.

                       Многие погибали и по дурости своей.

            Вот был  Иван Иванович Савин, жил на Последней улице в Туре. Он из конных заводских работников был, -  без коня себя и не мыслил.  Да по пьяной лавочке такой шароваристый (задиристый) ухобака (сорви-голова, ухарь)   – только держись! А выпить не дурак!

             Ну и как-то запировал он на Кабачной.  А дело было в двухэтажном доме. А дом-от шибко большой.

             И заспорил он с пьяными мужиками, что верхом на лошади на второй этаж не только заедет,  но и  верхом спустится. Ударили по рукам.

         Заехал он наверх, стал спускаться. А конь-то передом по ступеням идти не может, задом пятится-спускается, переступает. А спорщики-то видят – спор проигран будет, -  умело Савин конем управляет.  Взяли они, да и вышибли, незаметно для всадника, две ступени у лестницы.  Лошадь-то как дошла до пробоя, оступилась и рухнула вместе с наездником. Насмерть убился Иван Иванович.

                          Вот какие ещё в Туре дела-то делались.

                          А вот папка наш, Павел Осипович  вином не баловался, пьяным его и не помню. А как драка  какая где – он сейчас туда и - разнимать. Хоть куда скакнет. Смелый был.  А сам никогда не дрался. Как сейчас помню – шапочку набекрень заломит и идет – такой залётка (бравый,  решительный)!   Всю японскую войну прошел. Высокий, сильный был.

                        Заговоры всякие знал. И от зубной боли, что б клещ не кусал и всякие другие. А на картах лучше цыган  гадал.  Бывало,  ночью  соскочит   в одних подштанниках,  сядет и карты раскладывает. И все, говорил,  ему плохо  выпадало.

                        Принес он как-то филина в дом. Не знаю, где уж он его поймал. Мама давай ругать его: «Да зачем ты его притащил. Да где видано, чтоб филин в доме с людьми жил. Это ты его к притче принёс». То есть на беду, значит. А папка всё своё – клетку ему сделал. Долго он у нас был.

.

                         А что,   коли  своего хозяйства  небывало,  ничем он больше и не занимался   кроме работы в заводе,   время полно  было.  Вот и стал он по собраниям с рабочими похаживать. То где-то на Шайтане соберутся, то дома у кого. Мама, опять его шпигует: «Ты там доходишь, дощелкаешь в ладоши. Добром это не кончится – «найдутся на бурка крутые горки» (т.е.найдется на тебя управа). Что на Пашку-то смотришь, на Шиханова? Он варнак приисковской, а у тебя ребят пятеро. Что ты с ним связался?»

                           А папка молчит-молчит, улыбнется, да и скажет: «Эх, дура ты, Сашка, дура!  Да сам рабочий  скоро управлять будет»! Вот как народу  головы-то затуманили. Это ж надо додуматься – Царя собрались свергнуть!

                          Вот какой, Павел-то Осипович был.

                          А в Бога верил. Он как говорил?  «Бог есть, а попы все - трутни».

                       Помню, как-то дома под  вечер,  обедать сели. Слышим, шум за воротами. Евгенья,   сестра  старшая  соскочила,   в   сенки  выскочила  и на улицу бежать.  Только  ворота  открыла, а в ворота – папка  негорюхом (мгновенно) залетел, чуть её не сшиб и - на зады дома.

                       Только он успел заскочить, а  уж у ворот двое конных – не то жандармы, не то казаки.  Евгенья-то  наша,  как вцепится одному в рукав шинели: « Не трогайте, не трогайте тятьку!». Верховой-то с седла пока её отталкивал, да спешивался – она ему пуговицы на рукаве, да погон оторвала. Здорово  их ошарашила. Что они, мужики взрослые,  - с девчонкой драться,  что ли будут? Так и уехали. А папка, пока тут заминка-то шла, за  дом в огород забежал. Перемахнул через забор, да и убежал огородами на Поповку – на Володарскую, значит.

                       Как  к  революции дело подошло, отдала меня мама в начальную школу. Школа тут же, по нашей улице ближе к пруду стояла. Один год я проучилась, а больше так неохота стало учиться ходить. «Мама,- говорю – не буду больше я в школу ходить. Коров я боюсь, что по улице пасутся». Мама заставлять меня не стала: «Ну не хочешь – не ходи».  Время другое наступало. У взрослых-то своих забот,  видно, полно было - не до школы.

                      Выйдешь за ворота – все шинели, шинели. На заводской площади народу много. На   заулках (перекрестках), по Церковному проулку тоже. С фронта мужиков много вернулось.  Всё разные собрания.

          А  на работу в завод никто ходить не стал, - одни митинги идут.  

       Все управление завода,  видя такое дело, разъехалось: кто в   Кушву, кто в Тагил или Верхотурье . А нашего  будущего родственника , Абакумова Павла,  заводские,   председателем своего совета выбрали. Значит, чтобы заводом управлял. А что он,  Паша - рабочий класс,  науправляет?  И остановился весь завод.  Послали телеграмму в   Кушву, просили начальника округа направить вновь техников да инженера в Туру. А  не дождались -  в заводе новый совет создали, а Абакумова  меньшевиком объявили.

           Другого родственника нашего, Имашова, начальником Красной милиции назначили. А тот такой   службистой был,  -   так давай дела закручивать,  что многие пострадали. Брат его двоюродный Владимир, тоже крестьянин нижнетуринский, а  и то не вытерпел, в бега подался. Скрывался до самого прихода белых.  

          

           Вот к лету восемнадцатого года и настала в Нижней Туре жизнь – только держись   за   проймы  (будь готов ко всяким переделкам, опасностям).  Сперва за богатых взялись.  Вот,   например,  Задворных     Сергея  Васильевича  «как липку ободрали»,    из дома вышвырнули.  Все имущество на улицу из дома вытащили, свалили в кучу и давай делить по бедным. За день разобрать не могли, так у кучи рухляди часового выставляли, а на следующий день продолжали дележку.

          За налогами разными по домам ходят. Все больше продуктами.  Только им сдатут, а они опять идут. До последней  лапотины (ветхая одёжка, мелкое имущество) все описывалось. Ладно у нас папка  рабочий-пролетарий, - гол, как сокол. А  кто своим горбом  хозяйство наживал, им – то  как не обидно?

        К лету уж ясно стало, что голодовка будет. Цены на всё расти начали. Вся торговля в Туре кончилась. Одни  только лотошники - татары  пришлые,  да приказчики бывших богатых купцов нижнетуринских  разной мелочью на площади торговали.

       Соли не стало, муки и  мыла тоже. На митингах у завода, за власть советскую агитируют, а люди в ответ кричат: «Знаем мы!  Советска  власть- в квашонку (глиняная большая посудина – корчага, для приготовления теста) нечо класть». Не больно тогда кто боялся.  Тридцатые года-то далёко ещё были.

         

      Врач  тоже, бросив всё,  уехал из Туры. Один фельдшер остался.  Слышим, то тут,  то там кто-нибудь слег – тиф  начался. А как же не начнется, когда пришлого народу, да окопников толпы каждый день – идут и идут. Ну,  австрийцы пленные, сербы. Раньше они на угольных печах работали,  да и то немного кто. А сейчас их полным-полно стало.

       А больше всего китайцев в Туру пришло. В шинелях долгущих, они только в улицу завернут, - и давай от окон к окнам бегать. Подолы рубах, да полы шинелей  подставляют - просят  еды да всего, кто что подаст.

           Мы, ребята, стайкой соберёмся и за ними, бывало, следом бежим. Кричим: «Ходя, соли надо?»

         А китаец обернётся и отвечает: «А  рюскаму  слабода  нада?».  Дескать, давай харчей да соли, -  за вашу свободу ведь воюю, вам ведь она нужна!  А то видать, надоедим мы ему, так он, нас припугивая,  винтовку с плеча как начнет снимать – ну, мы в разные стороны!

        А ведь и китаянки с ними тоже шли. Смешно так семенят ногами-то. Ветер дунет, а они за забор держатся. Потом уж нам рассказали, что обычай у них такой – чтоб от  мужа убежать не могли, ноги у них в деревянную колодку запирали с детства. Вот ступня -то у них и была как у ребенка, маленькая, да изуродованная.

Красные также как и китайцы запомнились.  По улице идут и в ворота подряд стучат: «Хлеба дайте, молока, муки, соли…».

                     Бывало,  бегаем мы на улице, смотрим, солдаты идут. Мы домой:

            - Мама, солдаты!

            - А околыши-то  или ленты -  красные?

           - Красные.

         - Загоняйте быстрее куриц во двор, а то сразу упрут (украдут). И ворота на палку закройте.  Да бегите,  сперва, соседей предупредите, - пусть уток да гусей  убирают, пока им головы не посворачивали.

           Каку скотину на улице забыли – пиши пропало.

      Ну слышим, вот, белые где-то недалеко. Стрельбу слышно стало. А в Туре тихо. Никакой стрельбы в самой Туре не было.  Все кто с красными был,  все заранее убежали. Обоз, вот я, белый хорошо помню, как в Туру входил, - несколько возков.

        Сразу появились в Туре «наушники». Как восстановили старую волостную управу, побежали туда «доказывать», кто при красных,  чем занимался. Человек семь-девять, как их называли,  «ярых коммунистов» вывезли за пруд и там расстреляли. А там и за «сочувствующих» взялись.

             Неделю, наверное, спустя соседа нашего,  Федора Чернильцева в управу забрали, а потом и отца нашего увезли.

        К вечеру, смотрим, розвальни к дому подъехали. Ждем. Вот двери открываются, а на пороге трое,  что-то замешкались. Глядим, а средний-то, самый низенький,  - это папка наш такой сгорбленный, перешагнуть порога не может. А у меня сразу мысль мелькнула: «Надо же! Папка у нас пьяный напился!»

           Значит, двое  под руки его в дом затащили: «Забирайте своего красножопика».  А   мы,   полушубок-то на нем, на плечи  накинутый, как сняли, так и обомлели: спина-то чернёхонька – это рубаха вся кровью пропиталась, засохла и к спине прилипла коростой сплошной.

             Дали ему по приговору  30 плетей. Недели две он еще пожил, мама спину ему жиром мазала, а там тиф привязался к нему, свезли его в барак тифозный, и схоронили мы папку. Мама, так,   на  него  всё   и   обижалась. Всё говорила: «Оставил меня с пятерыми, - не я ли ему говорила?».

             На постой к нам в дом  офицера в погонах определили . Да видать, ординарец с ним. Помню, как нас - ребят, офицер этот, английскими галетами из большой жестяной банки, угощал. Ничего плохого мы от них не видели. Хоть и папка   наш   «красным»  считался.

              А в Туре сплошные порки начались. И правого, и виноватого – всех в волость тащат. Кто и с красными рядом не стоял, а так, оговорен  по злому умыслу – не разбираются.   Народ-то думал, что старый порядок будет. А тут одна порка.  Вот этим-то они, я думаю, весь себе авторитет и подорвали, и дело всё свое проиграли.